Наверное, это очень тяжело — потерять Бога. Жить с Ним, чувствовать, что Он рядом, и — потерять. Ещё страшнее — добровольно отойти от Него в сторону. В мир. В соблазны. В иллюзии… Вот вопрос — успеешь ли вернуться?..

Когда-то с Сергеем (назовём его так) мы были знакомы. Сейчас сидим у него в кухне. В соседней комнате резвится семилетняя дочь. Супруга, поставив чайник на плиту, деликатно оставляет нас одних. Сергей прикрывает дверь. 

Посеянное на камне

— Как пришёл к вере? Бог привёл. У меня нет другого ответа. Вырос в советской неправославной семье. Отец был коммунистом, а мать ничего не рассказывала о вере. Я и покрестился только в четырнадцать лет, в девяностом году.

— Ты знаешь, я — тоже…

— Это был какой-то особенный год. Большинство моих знакомых, кроме крестившихся в детстве, приняли таинство именно в девяностом. Тогда не хватало ни храмов, ни священников, но в Церковь шли тысячами, крестили целыми «пачками», по десять-двадцать человек. Я сам был в числе семнадцати…

— Крещение — это не автоматический пропуск в православную жизнь…

— Верно, и я ничего тогда не понял. Ну, окрестили и окрестили. Но… уже через месяц я раздобыл книгу о первых христианах. Затем увидел у соседки на книжной полке Новый Завет — старый, изжёванный, на папиросной бумаге. До сих пор помню то странное, непонятое состояние внутреннего трепета-радости от Нагорной проповеди. Перемена была полная. Наверно, это и называется «метанойя». Ориентиры сменились сразу, без ломки и внутренних скрипов.

— Ты с кем-нибудь делился своими новыми духовными переживаниями?

— Нет. Тогда я не видел в этом смысла. Не забывайте, я был подростком, а в школе и дворе оставался по инерции «совком». Знаю только, что за глаза меня многие называли — Поп. Наверное, что-то было заметно со стороны. Хоть я ничего не афишировал.

Летом девяносто второго поехал со стройотрядом на юг, а по возвращении купил Библию. Это сейчас их, случается, раздают бесплатно. А тогда приобрести православную литературу, даже за деньги, было проблематично… Но через несколько лет мой религиозный пыл остыл. Я отошёл от веры полностью. Будто выключил свет: р-раз — и всё погасло. Сколотил рок-группу, и в мою жизнь вошли нигилизм, борьба против социума. Подобные идеи зачастую приводят многих к пропасти.

— Тебе не кажется, что это для молодёжи серьёзная проблема?

— Проблема номер один! Примеров — тысячи. Лично с ними сталкивался. Родители крестят ребёнка, воспитывают его в христианской вере, еженедельно причащают; он подрастает, с удовольствием, если есть возможность, прислуживает в храме… А исполнится ему четырнадцать-пятнадцать лет — и всё. Дорога к храму зарастает травой… Не знаю, как это объяснить — влиянием ли внешней среды, агрессивного ли социума… Со мной было гораздо очевиднее. Да, я читал Евангелие. Неистово, как мне казалось, молился. Но я не ходил в церковь. Вообще! За годы после крещения ни разу не исповедовался и не причащался.

— Считал это ненужным?

— Скорее, не знал, а если и знал, то не придавал этому значения. Я был словно язычник, которого окрестили, но не объяснили, что делать дальше. Дескать, просто верь! И всё. Я считал это вполне достаточным. А Церковь воспринимал как некий общественно-религиозный институт, своего рода завуалированный элемент гордыни: мол, мне ничего не нужно, справлюсь и сам. А Господь ведёт человека по жизни, но не посягает на свободу человека. Хочешь сам? Ну, что ж, давай сам… Что из этого вышло, тебе известно.

— Сколько тебе было лет на тот момент?

— Семнадцать. Я поступил в институт. И понеслась студенческая жизнь. Абсолютно без тормозов. Библию я подарил отцу, молитвослов куда-то запропастился… К тому же родители уехали жить в другой город и оставили мне квартиру, что явилось серьёзной семейной ошибкой. Я не был готов к самостоятельной жизни, хотя и не осознавал этого.

— Почему? Двадцать лет — вполне уже взрослый возраст.

— Но только не в нашем мире. Двадцать лет — возраст, по сути, ещё младенца. Акселерация ныне — со знаком минус; это в пятом веке в двадцать ты был мужчиной, в девятнадцатом — только юношей, а в двадцать первом — так, сопляк, дитё неразумное, за которым глаз да глаз нужен. К тому же у меня отсутствовали какие-либо зачатки силы воли. Я не умел говорить соблазнам — нет. Сперва случались выпивки, потом — пьянство, а затем — ещё тот кошмар…

Сергей наливает по второй чашке чая. На секунду прислушивается к голосам из соседней комнаты. И продолжает:

— Учился я, в общем, неплохо. Но меня почему-то стало всё утомлять: и жизнь, и окружение. Само собой, старые друзья разбежались, а новые не «приобретались». Я впал в депрессивное, зашоренное состояние: на всё было наплевать, даже на себя, некогда любимого. Тут-то один мой старый приятель — назовём его Мишей — и нарисовался…

Дно

«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным; тогда идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого»
(Мф. 12: 43-45)

— Я не виделся с Мишей более пяти лет. Мы сели за стол, я говорю: «Ну, что, может, по пивку?» Миша, помню, секунду помедлил, затем сказал: «Да я, в общем-то, вмазанный». Я сразу понял, о чём речь, и даже не удивился. Не потому, что от Миши иного не ожидал, а рассудил сугубо прагматично: стык тысячелетий, глобализм, всемирное стремление в никуда.

— Тебе приходилось уже встречаться с людьми, употребляющими наркотики?

— Ни разу. О наркотиках я тогда не знал ничего. Наркоманов в глаза не видел. И думал о них (подсознательно) просто

— это люди некоего дна, отбросы общества: подвал, притон, милицейские сводки, мешок с клеем на башке, полный неадекват… Словом, стандартный набор ассоциаций обывателя. Хотя к обывателям я относил себя менее всего…

— И какова была твоя реакция на слова Миши?

— Никакая. Я не проявил особого интереса. Мне тогда казалось это далёким от меня. А Миша … Хочет так, ну, пусть так. Его право, его жизнь. Его желание… А у меня своя проблема — депрессия; я чувствовал себя разбитым, а Миша, наоборот, выглядел бодрячком. Помню, даже позавидовал ему. На долю секунды, кажется… А больше и не надо — достаточно… В общем… решил попробовать. Один раз. Я так и сказал Мише: «Один раз». На что он как-то нехорошо ухмыльнулся и ответил: «Как и все мы».

— Так обыденно и просто?

— Я ведь из поколения «next» — поколения потребителей. Мы только и умели кричать: «Давай-давай!» Нам и давали. Всё «логично». Да и Миша меня подкупил. Это был уже не тот Миша, которого я знал, а другой, готовый за «пузырь» не то, что родную мать продать, — душу заложить. Если, конечно, найдутся покупатели. И нынешний Миша, на фоне вчерашнего, выглядел на порядок лучше. Я подумал: почему бы и нет?

— Тебе не кажется, что появление Миши в тот момент было не случайным?

— Конечно. Случайностей не бывает. Я много думал об этом потом. И пришёл к выводу: Миша «упал» в унавоженную почву. Причём в «нужный» момент. Этакий засланец явно не со стороны неба. Появись он на год раньше, или наоборот, — всё могло сложиться по-другому. А тогда… Психологически я уже был «готов». И Мише не требовалось прилагать для «вспашки» усилий. Да он и не прилагал. Это делал «товар», наркотик: якобы повышал работоспособность, и мир становился правильным и понятным. Приходит в голову давнишнее включение радиоприёмника; в обычном состоянии ты с трудом настраиваешься на нужную волну, как ни крути ручку: помехи, шумы, «глушилки»… А «завинтил» — и поймал кристальную по звучанию частоту.

— Звучит настолько привлекательно, что становится страшно…

— Как и всякая иллюзия или обман. Идеальная приманка для тех, кто хочет получить всё тут и прямо сейчас. Чтобы стать счастливыми, люди прилагают титанические усилия. Тратят годы, десятилетия и жизни. И не всегда только свои… Большинство так и не достигает цели. А наркоман делает себе укол, и через пять минут уже в «гармонии» и с собой, и со всем миром… Иллюзорной гармонии…


Как у курильщиков любимая тема — бросить курить (во время перекуров), у пьяниц — бросить пить (во время застолий), так и у Сергея то и дело возникали подобные мысли. Разумеется, только во время «движухи»… Правда, не всякий пьяница способен признаться, что он алкаш. Сергей же на свой счёт иллюзий не питал.

— Да по-другому не могло и быть, — говорит Сергей. — Раз «двигаешься» по вене — ясное дело, что ты не Санта Клаус…

«Я согбен и совсем поник, весь день, сетуя, хожу; ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей. Я изнемог и сокрушён чрезмерно; кричу от терзания сердца моего… Друзья мои и искренние отступили от язвы моей, и ближние мои стоят вдали. Ищущие же души моей ставят сети, и желающие мне зла говорят о погибели моей и замышляют всякий день козни. А я, как глухой, не слышу, и как немой, который не открывает уст своих… Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня».
(Пс. 37: 7─9, 12─14, 22)

— Мне нравились подобные разговоры. С одной стороны, в них не было конкретики. Я не питал иллюзий и знал: через день-два всё повторится. С другой — эти разговоры оставляли мне некую абстрактную надежду, что не всё потеряно, не все мосты сожжены, и я ещё смогу «остаться в живых». А главное — хочу этого!

— Сейчас в Интернете и СМИ много социальной антинаркотической рекламы. Она доходила до тебя?

— Антинаркотическая пропаганда настолько бессмысленна, убога и безобразна, что лучше бы её вообще не было. К тому же, мои социальные контакты ограничивались до минимума — только «соигольники» да продавцы зелья.

— Родители не догадывались о твоей болезни?

— Нет. Мы все старались выглядеть в глазах родителей пай-мальчиками, которые относят раненых птичек домой и падают в обморок при слове на три буквы. Я был не исключением.

— Как долго ты употреблял наркотики?

— Два года. Причём только на второй год понял, что я — наркоман.

— Звучит не совсем понятно: поясни.

— Наркоман — это не просто человек, принимающий наркотики. Наркоманами становятся тогда, когда радость приёма зелья выходит на первый план, заменяя все остальные радости. Когда я окончательно понял, в кого превратился, мне стало страшно. Я не заглядывал в календарь: «ширялся» и на Пасху, и на Покров, и на Рождество… Неважно, какой был день. Главное — достать «дозу». У меня в комнате висела икона Спасителя. Каждый раз, встречаясь с Ним взглядом, я отводил глаза в сторону. Недаром ведь говорят, что ад — не черти с вилами, а такое ожесточение души, когда Божия любовь не защищает тебя, а, наоборот, обжигает и ранит. Мне тяжело это объяснить…

— Это можно считать переломным моментом?

— Перелом наступил позже. Я отворачивался от Бога, ибо Он мешал мне делать то, что хочу. Почти устами Смердякова из «Братьев Карамазовых»: если Бога нет — всё позволено. Тогда я снова попытался молиться. Своими словами, ведь я забыл даже «Отче наш…» Не молился, а просто кричал: «Господи, помоги!» Доходило до абсурда: днём я вставал на колени, а вечером бежал за очередной «дозой». Так продолжалось месяца три. И только тогда я осознал: это не Бог «мешает» мне принимать наркотики и делать то, что хочу, а наркотики и моё «я» запрещают приближаться и вернуться к Богу. Казалось бы, такие очевидные вещи!..

Сергей на минуту смолкает. Лишь слышен голос резвящейся за стенкой дочери да приглушённый гул машин за окном. Затем Сергей в очередной раз подливает чай. И продолжает:

— Что ни делается — всё от Бога? Хоть я не богослов, но по жизни убедился — это так. Божие попущение — не просто слова из святоотеческой литературы. Бог показал мне два мира, две жизни: жизнь без Него и жизнь с Ним. Показал жёстко, страшно, как и следовало. Ведь поступи Он, так сказать, «помягче», до меня бы и не дошло, словно до инфантильного недоросля. Ведь послушному, воспитанному ребёнку и слова достаточно, а «плохишу» и ремня мало…
— Честно говоря, я думал, что невозможно вот так: взять — и «соскочить с иглы». Если ты один. Но вспомнил чьи-то мудрые слова: главное отличие верующего человека от неверующего заключается в том, что верующий человек может быть один, но никогда не бывает одиноким. Ведь с ним всегда есть Господь.

— И тогда ты принял окончательное решение?

— Решение я-то принял; однако между «принял» и «осуществил» порою — целая жизнь. Просто осознавать, что с наркотиками плохо, а без наркотиков хорошо, — явно недостаточно. Это понимают практически все сидящие «на игле». Как говориться, и бесы веруют и трепещут. Здесь нужен не просто разворот, а новый старт, что ли. Некое преодоление земного притяжения. Преодолеешь — вознесёшься вверх; не осилишь — окончательно скатишься вниз.

— Когда ты понял, что произошла ремиссия, и пути «вниз» уже не будет?

— Полной ремиссии, увы, не существует, коль уж заговорили терминами. С непомнящими об этом, как правило, случаются рецидивы. Ведь бывшие наркоманы в природе не встречаются — вот что надо твёрдо уяснить. Биохимические процессы в организме со временем приходят в норму. Психологическая же зависимость остаётся навсегда.

— Насколько тяжело дался первый шаг?

— Я думал, всё будет гораздо сложнее. Бог помог; один я не справился бы. Затёртые слова, знаю, но это действительно так. Я страшно тосковал по нормальной, полноценной жизни. Можно сказать, ощущал, что мог чувствовать Адам, изгнанный из рая. И тогда я обрубил все концы и уехал в деревню, где в то время жили родители.

— И всё стало на круги своя?

— Конечно, нет. Первые месяцы тянулись невыносимо. Я говорю не про ломки, каковых у меня не было, поскольку не успел до конца втянуться в «систему». Но в душе зияла такая пустота, что я чуть ли не выл на луну: избавившись от одного, я пока не приобрёл Другого; и эта пустота словно разрывала меня изнутри. Как тяжело через это было проходить!..

Потом я вернулся в город.

— Возвращение опасений не вызывало?

— Нет. Можно ухать хоть на край света, но от себя же не спрячешься; я это понимал. Однако думал, что вернулся в пустоту. Но, к счастью, вновь обретённый мир предстал передо мной иным: настоящие старые друзья, которых, как казалось, я потерял навсегда, никуда не исчезли и, более того, помнили обо мне. И среди них много верующих, воцерковлённых. И я, как мальчишка, чуть не прыгал от радости. И эту детскую, в хорошем смысле, радость, детскую непосредственность, которые Бог даёт верующим, особенно — новоночальным, не сравнить ни с каким «мегакайфом».

Чай допит, печенье — спасибо дочке Сергея — съедено, чашки дребезжат под упругой струёй воды… Сергей подводит некий эпилог:

— Я хорошо помню свои первые исповеди. Первые причастия. Первые службы. Буквально с фотографической точностью. Когда ты после исповеди не выходишь, а буквально — летишь! Других слов не подберу. А после причастия мысль одна — случись что, хоть сейчас на суд к Богу! Чем не период воодушевляющей благодати? Для неофита это своеобразный задел, первая маленькая ступенька. Как первые шаги младенца, которого родитель поддерживает сзади крепкой рукой. Дальше будет труднее, болезненнее, но нужно пройти и через это. И я чувствую себя ещё младенцем: семь лет — большой ли срок? На какой ступеньке сейчас нахожусь? Не знаю. Может, и к лестнице толком не подошёл. Зато чётко осознаю главное: снова потерять Бога, отойти от Него в сторону уже не хочу.