К 75-летию Великой Победы
Протоиерей Дмитрий Хмель
Ветеран Великой Отечественной протоиерей Дмитрий Хмель более полувека служил Богу и людям в сане священника и в 2010 году отошёл ко Господу. В судьбе этого человека слились воедино два служения — ратное и пастырское. Наша встреча с батюшкой-ветераном из города Несвижа была довольно краткой — мы общались всего пару часов. Но в тот день он успел многое рассказать о своей жизни, о том, что ему довелось увидеть и пережить, особенно во время войны…
Отец Дмитрий родился и вырос на Украине, в небольшом городке Бершадь, неподалёку от границы с Румынией. Он был четвёртым ребёнком среди восьми детей зажиточного крестьянина Петра Хмеля. Трудолюбивая и богобоязненная семья Хмелей немало горя и скорбей претерпела от тогдашней власти. Но недаром сказано, что «хранит Господь всех любящих его», — до ареста дело не дошло.
Когда Дмитрий учился в Бершадской педагогической школе, началась война. Шестнадцатилетний юноша хотел вместе со старшим братом пойти на фронт, но остался — ради матери. Его час пришёл в 44-м, когда Бершадь, оккупированную румынами, союзниками немцев, заняла Красная Армия. Благодаря хорошим математическим способностям юноши его взяли в артиллерию наводчиком 76-миллиметровой пушки. В составе 5-й армии 3-го Белорусского фронта он сражался в боях за освобождение Минска, Витебска, Молодечно, проходил Лепель, Бегомль и Логойск.
«Я видел, — вспоминает отец Дмитрий, — что почти все солдаты не только кричали «за Родину, за Сталина», но и молились. И так с молитвой рвались в бой. Немцы часто, видя такое наступление, отступали в страхе, потому что видели — это идут уже не простые бойцы, а мстители, защитники своей Родины. У нас при виде спаленных деревень, многих трупов убитых мирных жителей сердце обливалось кровью, и месть каждому приходила на ум. И каждый старался, не взирая ни на что, отомстить врагу, выгнать его со своей земли. Даже офицеры наши носили крестики и иконки. У меня тоже была иконка святителя Николая Чудотворца, которую я пронёс через всю войну и домой вернулся с нею. Так что у всех воинов было особое настроение, духовное».
Не раз убеждался молодой солдат, что на войне трудно остаться атеистом. Что там человек чувствует над собой промысл Божий, который охраняет его даже в те моменты, когда выжить казалось бы, невозможно. День 16 октября 1944 г. стал для Дмитрия Хмеля особенным. Тогда жизнь его висела на волоске, но по милости Божией остался жив. Только фашистская пуля, застрявшая в позвоночнике, постоянно напоминает батюшке-ветерану, как тонка грань между жизнью и смертью.
…Уже забылось название того населённого пункта в Восточной Пруссии, где немцы крепко держали оборону. Но помнится: таких дзотов понастроили, что ни один снаряд не брал. Когда после сильного обстрела разрывными пулями погиб весь боевой расчёт его орудия, Дмитрий взял противотанковую гранату и двинулся в обход, чтобы взорвать вражескую огневую точку в самом уязвимом месте. Он успел бросить гранату, но фашистский солдат, охранявший подступы к дзоту, тоже успел выстрелить. Тяжело раненного артиллериста засыпало землёй и обломками взорванного укрепления. Только через сутки, совершенно случайно, его нашла похоронная команда. Вначале бойца приняли за мёртвого. Только чуть заметное дыхание показало санитарам, что найденный ими солдат жив. Но об этом не знали его сослуживцы, и домой, к родителям, пошло похоронное извещение.
А Дмитрий после лечения в госпитале, где врачи так и не решились достать злополучную пулю, снова отправился на фронт.
Особенно врезался в память штурм Кенигсберга. Огромные силы были собраны фашистами на подступах к самой мощной цитадели Германии. Конечно, и советские командиры, и солдаты понимали, что «битва будет злая». В душах людей пробуждалась вера предков, молитва, ибо все они стояли перед лицом смерти. Всё это будущий священник видел собственными глазами: «Я сидел тогда в углу штаба над картами и внимательно занимался своим делом, потому что перед артподготовкой и штурмом надо было сделать очень много вычислений, расчётов. Но я заметил, что наши командующие Николай Иванович Крылов, Александр Михайлович Василевский, Иван Ильич Людников принесли икону Казанской Божией Матери, поставили её на стол, склонив головы, помолились. И 6 апреля 1945 года в шесть часов утра начался штурм Кенигсберга».
Война для младшего сержанта Хмеля закончилась 16 апреля 1945 г. на берегу Балтийского моря. Дмитрий Петрович надеялся продолжить службу в армии, но медицинская комиссия всё-таки списала его в запас — слишком серьёзное ранение он перенёс…
Анастасия Ивановна Стукач
Несколько лет назад было записано интервью с ныне покойной Анастасией Ивановной Стукач, матерью священника Владимира — строителя и первого настоятеля храма Воскресения Христова в Минске. Собеседница поведала мне тогда всю свою жизнь, свою непростую судьбу длиною более 90 лет. И, конечно, много говорила про годы Второй мировой. Сегодня, в памятный День Победы, есть повод вспомнить именно эту часть нашей беседы.
Рассказчица была не всегда последовательна, говорила на той витиеватой смеси русского и белорусского, которую я не раз слышала в сельской глубинке; плохо помнила даты. Но судьба, свидетелем которой я стала, заставила не раз мысленно поблагодарить Господа, что живу в совсем иные времена, и подивиться тому, в каких нечеловеческих условиях может выжить и снова радоваться жизни человек…
Анастасия узнала о том, что началась война, в поезде, когда возвращалась из больницы города Мозыря в родную деревню Движки (ныне Ельский район). Ей удалили воспаление щитовидной железы — зоб.
«Поправилась я и еду домой. А тут… — вздохнув, моя собеседница как-то просто, без особых интонаций продолжает, — говорят, что война началась. В вагонах окна закрыты тёмными шторами... Вот так я войну встретила».
Подумалось: война, война! Сколько про неё написано, сколько фильмов снято, а история каждого, пережившего её, добавляет к этой скорбной картине свои, щемящие душу, детали.
«Партийные и председатель сельсовета ушли из деревни, — вспоминает Анастасия Ивановна. — А у него была семья — дети и жена беременная. Пришли немцы в его дом. Заперли семью в сарае и поджигают. Людей согнали и заставили смотреть — страх наводили. А одна девочка в цветах, что во дворе были посажены, присела и поползла. Так и спаслась — убежала потом к тётке своей. А тех живыми сожгли…
Ксения выросла, замуж вышла. В доме родителей жила. Сгоревших люди похоронили прямо за сараем, памятник поставили. Она всё жалела, что их там похоронили. А я думаю: где ни похоронили — ничего. Душа-то у Бога».
Какое-то время молчим. Анастасия Ивановна продолжает: «Вышел приказ — молодёжь в Германию. Что делать?! Мама стала собирать меня в Германию. Собрала моих подружек, стол накрыла, всех угощала и молилась, чтобы как-то меня спасти.
Всех на телеге свозили в барак на медосмотр. Был у нас деревянный чемодан, что-то я собрала себе и села в телегу. Как там мама голосила, как молилась — не знаю…
Вот проверяют немцы всех по здоровью. А у меня уже давно шея гноилась после операции — негде перевязать. И, точно, Бог меня спас, подсказал, что делать. Я раскрыла свою рану и делаю вид, что не могу говорить. Немец: «Вэг!», и выгнал меня. Это ж я остаюсь живая! Не попадаю в Германию! Как я бежала! Сколько могла… И когда вернулась домой, то уже перебрались жить в лес, в землянку».
Пытаюсь представить себе те экстремальные условия, в которых приходилось жить мирному населению в годы оккупации, и не могу. Одно сплошное испытание — и днём, и ночью. Каждый из них жил тогда на грани жизни и смерти…
«А молились ли Вы тогда? Искали помощи свыше?» — спрашиваю у Анастасии Ивановны. «Это сейчас сразу за молитву хватаешься. А тогда совсем по-другому было», — вздыхает она и рассказывает про очередные испытания, выпавшие на её долю. Про то, как заболела в лесу брюшным тифом. Как привезли её в дом и оставили одну в комнате. Отчётливо помнит Анастасия Ивановна, как ужасно болела голова и хотелось пить. Помнит, как не было сил дойти до ведра с водой и пришлось ползти на кухню, потом неимоверным усилием измученного тела тянуться к живительной влаге…
В этот день в дом заявились немецкие солдаты — искали ценные вещи. Увидев на кровати больную — испугались заражения и быстро ушли. Если бы не болезнь — неизвестно, чем бы всё закончилось…
Молодой организм оказался сильнее тифа — Настя выжила. Неожиданно рассказчица добавляет ещё одну поразительную деталь: «А когда нас уже освободили, я второй раз болела тифом — сыпным. Но уже лежала в больнице». И тут же шутит: «Волосы у меня были хорошие, пришли отрезать их — всё равно вылезут. А я не дала — и вроде ничего. Это сейчас сыплются страшно».
После шутки снова горькие воспоминания о войне: «Однажды пришли мы из леса в хату проверить — всё ли в порядке. Вдруг немцы появились. Ворвались в дом и выгоняют нас втроём на улицу. Выходим — а там уже народу, старики и дети, в основном. Поставили пулемёт. Люди стоят, плачут и уже друг с другом прощаются. А я думаю: «Боже мой, как будет стрелять, пусть меня первую убьёт». Подошла и стала поближе к пулемёту… Вдруг ещё один немец бежит, двух куриц живых несёт и кричит что-то вроде «скорей!», «назад!». Они схватили пулемёт, вскочили в машину — и уехали… Так все мы остались живы».
«Говорят, в такие моменты вся жизнь вспоминается?» — «Ни о чём не думала! — восклицает Анастасия Ивановна. — Я читала, что святые не боялись, когда шли на смерть. А, может быть, им и было страшно? У меня тогда страха не было — пусть стреляют. Только хотела, чтобы меня первую расстреляли, чтобы больше ничего не видеть. Когда видишь чью-то смерть — тогда страшней. Помню, одну деревню сожгли и всех жителей в сарае. Остались одни черепа. Его тронешь — он сразу рассыпается. Родители одной девушки там сгорели. Как она на эти черепа падала, как кричала!.. Вот такое видеть страшно».
Единственная сестра Анастасии ушла на фронт медсестрой. Старший сводный брат, лётчик, воевал в небе. Двое других погибли в боях. А в деревне ходили слухи: поговаривали, что сестра Насти пошла в партизаны, и что мать держит с ними связь. В общем, партизанская семья.
«И однажды присылают к нам немца с винтовкой — арестовывать. А мы как раз из лесу пришли в хату. Только меньшего брата в землянке оставили. А немец и говорит: если кто из вас уйдёт, остальных расстреляю. Мама: «Ну, что, вместе погибнем».
Вдруг кричат на улице: «Наши, наши!» Второй немец вбежал в хату и кричит этому: «Шнель, вэг, цюрюк!». Немец бросил винтовку на пол и убежал. А мы не знаем, что делать. Мама молится Богу и говорит: «Детки, не бойтесь, не бойтесь!» Всё успокаивала нас. И точно: наша разведка появилась в белых накидках — зимой это было, под Новый год».
Пришло долгожданное освобождение. Пережитые испытания подорвали здоровье, оставили глубокие шрамы в душах людей. Долгое, угрюмое эхо войны ещё долго звучало над белорусской землей. Но нужно было жить дальше.
«Пришла весна. Люди, кто мог, огороды сажали. Я видела, как пять женщин, опоясавшись верёвками, тянули плуг.
У мамы началась гангрена ноги, её положили в больницу, отняли ногу. Я опять остаюсь с двумя хлопчиками. Но Бог мне через добрых людей помогал. Я тогда уже умела хлеб печь. И коровку доила, и творожок собирала, как мама. А она до поздней осени в больнице лежала. Вернулась только к Покрову, когда уже весь урожай собрали.
Перезимовали. И тут появляется моя сестра. В военной форме, боевая такая. Она забрала меня с собой в Брест, куда её служить направили».
С тех пор Анастасия больше уже никогда не жила в своей родной деревне, только приезжала в отпуск к маме. Для неё началась новая, самостоятельная жизнь в новом мире, где люди стремились поскорей забыть о войне и мечтали о светлом будущем…
Елена НАСЛЕДЫШЕВА, г. Минск
9.05.2020