В истории церковной культуры Беларуси наблюдается явление, повергающее исследователя по меньшей мере в глубокое недоумение. И как тут не недоумевать! В сохранившихся богослужебных и четьих сборниках XV–XVII веков, созданных на землях Беларуси (точнее — Великого Княжества Литовского (ВКЛ), вкоторое входили нынешние белорусские земли), почти не встречаются жития или хотя бы памяти местных подвижников христианского благочестия, в том числе (что особенно поражает!) — включённых в Собор Белорусских Святых[1]. Совсем не упоминаются, к примеру, древнейшие святые — полоцкие: епископы Мина и Дионисий, преподобная Евфросиния; туровские: епископы Кирилл и Лаврентий, преподобный Мартин-затворник; преподобный Елисей Лавришевский и другие. Спрашивается, на основании чего формировался Собор белорусских святых, если на белорусских землях не осталось свидетельств почитания местных подвижников? Эти свидетельства сохранились в книжности Московской Руси. А, к примеру, мученики Иоанн, Антоний и Евстафий Виленские удостоились даже общерусской канонизации на одном из известных Макарьевских соборов (1549 г.). К слову сказать, местная киевская (!) канонизация мучеников произошла — в 1643 г., а общебелорусская — только в 1984!

Выходит, белорусы обязаны россиянам, которые сохранили то, что было (в силу сложнейших и трагичнейших исторических и конфессионально-культурных процессов) утрачено, а большей частью — целенаправленно уничтожено в ВКЛ.

Да, но при чём тут Тверь, всегда имевшая на Москву «зуб» и, в конце концов, присоединённая к ней насильственно?

Вот при чём. Размышление по поводу парадоксального положения с житиями белорусских святых вынуждает искать, так сказать, каналы, по которым эти жития и памяти попали в «чужие» сборники. Одним из таких каналов определённо могло быть Тверское княжество. То есть жития белорусских святых возможно вошли в общерусский фонд через тверскую книжность. Для такой версии есть весьма веские основания.

Известны по крайней мере два тверских епископа, происходивших из полоцких князей. Один из них — первый епископ на новооткрытой тверской кафедре, Симеон (1271–1289), по данным иерархических каталогов, бывший полоцкий князь. В «Мериле праведном», сборнике юридических материалов, сохранилось весьма любопытное «Наказание епископа Симеона Тверского» витебскому князю Константину Безрукому. Можно с уверенностью говорить о том, что, став тверским епископом, бывший полоцкий князь не забывал о своей родине. При епископе Симеоне, к примеру, Михаил Ярославич Тверской вместе со своею матерью соорудил каменный собор Преображения Господня. По этому поводу кстати предположить: не в память ли о полоцком Спасо-Преображенском храме, построенном в Сельце преподобной Евфросинией, родственницей Симеона? И не к столетию ли успения знаменитой полоцкой игуменьи?

Преемником епископа Симеона на тверской кафедре стал не менее, хотя и по-иному, знаменитый епископ Андрей, сын литовского князя Герденя, княжившего в Полоцке. А знаменит этот епископ Андрей тем, что, сам претендуя на престол Русской митрополии, в чём был поддержан великим князем Михаилом Ярославичем, не постыдился сделать ложный донос Константинопольскому Патриарху Афанасию на святителя Петра[2].

В общем, есть все основания предполагать, что в тверских храмах, или хотя бы в Преображенском соборе (по крайней мере, пока в Твери епископствовали выходцы из Полоцка), могли поминаться полоцкие святители и преподобная Евфросиния — покровительница Полоцкой земли и полоцкого княжеского дома. А значит — имелись их иконы, списки житий (или «памятей» — кратких жизнеописаний в составе службы) и церковные службы этим святым...

Нельзя не вспомнить также о Митрополите Литовском Романе (1354–1362), поставленном по настоянию Ольгерда и, видимо, не без поддержки великого князя Тверского, практически одновременно с Митрополитом Киевским и всея Руси Алексием. В 1360 г. Роман без ведома митрополита Алексия приезжал в Тверь (входившую в юрисдикцию киевского митрополита) и хотя не удостоился чести от местного епископа, но с большим почётом был принят князьями, которые находились в родстве и дружбе с Ольгердом и враждовали против Москвы. Можно думать, что Роман и ранее так или иначе общался с тверским княжеским домом, как говорится, со всеми вытекающими отсюда для нашей темы последствиями.

А в 1371 году Ольгерд снова просит Константинопольского Патриарха поставить особого митрополита на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Россию, Новосиль и Нижний Новгород, чтобы таким образом объединить в одной митрополии литовские и русские земли не только ВКЛ, но и дружественных с ним княжеств; в том числе и великого княжения тверского. В рамках этого предполагаемого объединения вполне реальна и соответствующая «книжная справа»; в частности, создание единого, отличного от московского, собора святых, куда могли войти как тверские подвижники, так и просиявшие на землях ВКЛ.

Другое направление размышлений — матримониальные связи великих князей литовских и тверских, также дающих основания подозревать, что в Твери могли знать и почитать некоторых подвижников из нынешнего собора белорусских святых. К примеру, второй женой князя Ольгерда была, как известно, сестра тверского князя Михаила Александровича — Иулиания, которая, согласно преданию, содействовала постройке Свято-Троицкой церкви в Вильне на месте казни мучеников Иоанна, Антония и Евстафия. Не допустимо ли, что литовская княгиня-тверичанка, потрясенная случившимся (ведь на Руси князья никогда не выступали мучителями христиан за веру), «поделилась» с соотечественниками списком жития этих мучеников? Иулиания делала также существенные вклады в Киево-Печерский монастырь, где и была погребена. Думается, она не могла не осведомиться об истории этого монастыря, его подвижниках; возможно, даже читывала (или заказывала переписать для себя, что было обычной практикой) Киево-Печерский патерик, в котором, в частности, сохранилось повествование об Арефе-полочанине.

Одним из сыновей Ольгерда и Иулиании (кроме известного великого князя литовского Ягайлы, ставшего ещё и королём польским) был весьма популярный в русских землях Скиргайло (в крещении Иван), назначенный Ягайло в 1380 году на княжение в Полоцк.

Нельзя не упомянуть также и об отце Иулиании — князе Александре Михайловиче Тверском (1301–1339), который после убийства в Твери в 1327 г. золотоордынского баскака Чол-хана в течении 10 лет скрывался в Пскове, а потом в Литве у Гедимина, чей «старшенький», Ольгерд, видимо, не случайно вторым браком женился на Иулиании Александровне.

А если ещё припомнить, что с 1266 до 1299 гг. во Пскове (где тридцатью годами позже скрывался Александр Михайлович) успешно княжил Довмонт-Тимофей, потомственный литовский нальшанский князь, чья тётка, была женой князя Герденя (полоцкого князя, сыном которого являлся второй епископ Твери — Андрей, см. выше), то создаётся впечатление, что мир не просто тесен, а очень тесен. И жития западнорусских святых должны были восприниматься в Твери и Пскове как родные.

Древнейшие свидетельства почитания святых на землях Беларуси могли сохраниться также благодаря деятельности митрополита Киприана.

Во-первых, можно припомнить его (наверняка его, а не митрополита Алексия, который после 1360 г. не мог приезжать в Литовскую Русь) ходатайство перед Константинопольским Патриархом Филофеем о канонизации (1374 г.) виленских мучеников, что требовало соответствующей подготовки (написание иконы, службы, жития). Вряд ли в нём были совершенно обойдены вниманием другие святые этих земель.

Во-вторых, постоянное и упорное стремление митрополита Киприана стать действительно общерусским митрополитом, объединив расколовшуюся митрополию, позволяет с известным доверием относиться к некогда выказанному (и периодически вспоминаемому исследователями) предположению, что Киприан стремился объединить также (или даже прежде всего!) все «чтомые на Руси книги» в сборниках наподобие Пролога и Миней (служебных и четьих). Для этого наиболее ценные (полные) собрания жизнеописаний местных святых могли быть собраны по монастырям и городским церквям ВКЛ и других русских земель, в том числе тверской и псковской, переработаны и включены в состав общерусских литургических и четьих сборников, в которых сохранились и закрепились, войдя в общерусскую житийную традицию. Оттуда они в свое время и были взяты в «обобщающие произведения» XVI века (Минеи-Четьи, Степенную книгу, Пролог) во время грандиозной книжной работы, инициированной митрополитом Макарием.

Обе темы («тверской путь» и деятельность Киприана) связывает предположение, что житийная книжность белорусских земель могла быть введена в общерусский обиход при содействии епископа Арсения Тверского (с 1391), ставленника и соратника митрополита Киприана. Некоторое время Арсений служил в Москве при митрополите в качестве архидиакона. Митрополит Макарий (Булгаков) полагал, что и по происхождению Арсений — тверитянин, переселившийся в Южную Русь. Но кем бы он ни был по происхождению, для нас важно: Арсений — постриженик и насельник Киево-Печерского монастыря как раз в то время, когда его настоятелем был архимандрит Давид, духовник великой княгини литовской Иулиании Тверской. И именно Арсений первым собрал в Патерик повествования о печерских подвижниках. Мог ли он обойти вниманием иных святых, подвизавшихся когда-либо на землях ВКЛ? И мог ли он не взять с собой в Москву, а потом и в Тверь, чьи первые епископы происходили из полоцких князей и где, вероятно, неплохо знали западнорусских святых, эти собранные и отредактированные им жизнеописания? И мог ли он не участвовать в «книжной справе» митрополита Киприана?..

Жаль, что рукописи всё-таки горят, ветшают, «угасают», изъедаются плесенью и мышами, а главное — бездумно уничтожаются человеком. Какую красивую историю можно было бы написать о том, как тверичане сохранили житийную книжность белорусов?! А так остаётся лишь догадываться, лишь предполагать, лишь фантазировать...