Чтобы облегчить страдания людей в больницах, их посещают волонтёры, священники, сёстры милосердия. А ещё сюда приходят… клоуны, часто именуемые «приносящими мечту». Эти посетители — особые; появляясь в палатах, они вызывают улыбки, потому что их смешные носы, ужимки и шутки, даже… белые халаты, дарят маленьким пациентам и их близким моменты радости и надежды. Что происходит в больнице, когда там встречаются дети и клоуны? Это надо видеть! Реакция малышей настолько бурная и непосредственная, что и врачи, и родители не в состоянии удержаться от улыбки. Малыши моментально включаются в игру, смеются, и только самые слабые, самые тяжёлые болящие делают это не сразу — силёнок не хватает.



А вот о чём переживают артисты, приходящие к деткам-инвалидам, к тяжело больным либо безнадёжным пациентам? За ответом я пришла в столичный театр кукол, чтобы побеседовать с тремя актрисами, принимающими участие в проекте «Доктор Клоун», который начал реализовываться в нашей стране 20 лет назад благодаря швейцарскому фонду «Теодора».

Беседую с Яной Агеенко (клоун «Янка») о её работе (или всё же служении?) в качестве клоуна.

— Яна, сколько времени прошло с тех пор, как на свет появился клоун «Янка»?

— Года четыре назад. Тогда фонд «Теодора» решил расширить свою деятельность, и многие клиники Беларуси захотели участвовать в проекте «Доктор Клоун», использовать арт-терапию. В Минске нас сейчас девять человек — профессиональные актёры столичных театров, клоуны.



— Расскажите, как это происходит — ваши посещения больных?

— В определённые часы два раза в неделю мы приходим в одну из клиник, преображаемся в клоунов. И в таком виде являемся в палаты к детям, играем с ними, показываем фокусы, развлекаем. Работаем около четырёх часов, в каждой палате приблизительно пятнадцать минут. Если в игровой комнате — то минут тридцать-сорок. Обычно психологи направляют нас, куда идти. Занимаемся не только с детьми, но и с их родителями. Ведь на родителей, дедушек и бабушек тоже приходится большая психологическая нагрузка. Особенно в хосписе... Им нужно как-то отдохнуть, переключить сознание. Потому часто сначала «веселим» родителей, потом уже работаем с ребёнком. Если же видим, что родители адекватные, а ребёнок тяжелый, то начинаем с него…



— Яна, положа руку на сердце, тяжело приходить туда, где боль, страдание?

— Да, специфика травматическая, стрессовая. Очень тяжело видеть ребёнка, находящегося в реанимации или под капельницей… Поэтому во время подготовки к проекту с нами очень много работали психологи.

Особенно тяжело было в первое время — ты же не только актёр, но и живой человек. Иногда после визита едешь домой, и не хочется разговаривать, а уткнуться бы в стекло автобуса или машины и просто молчать. Бывает и наоборот, есть желание с коллегами поговорить, обсудить, выплеснуть то, что накопилось в тебе за четыре часа в больнице…

В настоящее время, правда, многое изменилось: волонтёры, сёстры милосердия приходят к больным детям, стараются помочь, облегчить их страдания. Пандусы везде строятся для инвалидов… Общество изменило своё отношение, по-другому реагирует на проблему детской онкологии, психоневрологических заболеваний. Эти дети должны быть адаптированы к социальной среде.

— На ваш взгляд, насколько действенна арт-терапия для больных деток?

— Может, достаточно и одного визита, одного контакта с ребёнком, если он даёт свои плоды. Если ребёнок ждёт меня, если у него есть надежда, что я приду, и мы поиграем, то это уже великое дело. Ведь задача искусства, как и врачей, и всех нас, — созидание, направление нашей энергии на лучшее. Израильские врачи наблюдали, как арт-терапия сказывалась на выздоровлении. Доказано, что и у детей, и у взрослых после получения эмоциональной зарядки, после общения с животными, начинает по-другому происходить обмен веществ. А мы часто приходим с куклами. У ребёнка, который годами видит только стены палаты, маму, бабушку и врачей, всё заторможено, зациклено. А когда ты приходишь и устраиваешь ему маленький концерт, пытаешься подружить со своим героем, пусть кукольным, ненастоящим, — это потрясающе! Не нами придумано — дети всегда общались и будут общаться с куклами. Они очень помогают, потому что ребёнок доверяет сразу и пытается найти контакт с куклой. Тут уже наше мастерство, наше умение преподнести куклу, оживить, дать понять, что она живая, настоящая, что умеет смеяться, хохотать, играть. У меня лисёнок цирковой. После него дети начинают с удовольствием прыгать, скакать, играть в мяч.



— Расскажите об эпизодах, которые запали в душу, тронули.

— У меня образ клоунессы с экологическим направлением — деревенская бабушка с козой. Я всегда хожу с корзиной, в которой много шишек, и дарю их детям, ибо шишки пахнут лесом, природой. А дети, когда месяцами лежат в клинике, забывают, что такое трава, воздух, солнце, вода. Ещё у меня в корзине — ракушки, игрушки-зверюшки маленькие. И вот однажды захожу в палату, навстречу мне бежит малыш и кричит: «Янка, ура! Меня выписывают! Вот, твоя шишка мне помогла!» — и бросает мне шишку в руки. Это было такое счастье — неимоверное! Шишка, которая стояла рядышком с ним на тумбочке, как бы давала ему надежду.

А в другой раз двухлетняя малышка после очень сложной манипуляции пошла ко мне на ручки и уснула. Я ощущала её тепло, её доверие. Она спала минут пять, наверное, пока я не положила её аккуратно на постельку, — и это дорогого стоит. Обычно дети боятся клоунов и людей в белых халатах. А мы приходим в белых халатах, но не простых. Есть больничные клоуны, а мы, клоуны-доктора, отличаемся тем, что у каждого из нас свой белый халат, в зависимости от образа. Клоун Муха — халат, как у мухи; Забава — как игрушка; у ПУКа (Прекрасный Универсальный Клоун) — морской костюм…

— Лично для вас это служение какое значение имеет? Как бы вы его оценили?

— Очень ёмкое слово «служение». Даже свою работу в театре работой не назовёшь. Всегда я знала, что это моё. Бог дал такую возможность реализовывать себя именно в кукольном театре, именно с детьми. И волею судеб послал мне работу в проекте «Доктор Клоун». Насколько иногда бывает трудно, больно и тяжело возвращаться из больницы. Настолько иногда бывает легко и свободно; как на крыльях летишь, потому что был какой-то трогательный момент. Если хоть один ребёнок улыбнулся во время моего визита, сказал: «Спасибо, до свидания! Приходи ещё!» — это уже победа. Значит, день прожит не просто так.




— Яна, вместо больницы можно было бы потратить свободное время на то, чтобы пойти туда, где весело, и порадоваться жизни. А в больнице удаётся радоваться?

— Удаётся. Если через неделю приходишь и видишь глаза ребёнка, которые искрятся, ждут тебя и надеются… Или психолог говорит: «Янка, сегодня именно тебя хотят увидеть, именно с тобой пообщаться». Это стоит того, чтобы жить, дарить людям улыбку, счастье, надежду. Всё-таки человек создан для созидания, а не для разрушения. В молодости мы живём не так, как в зрелом возрасте; сейчас осознаёшь, для чего ты пришёл в этот мир. И коль Бог даст сил, будем созидать!

Ирина Пасечникова (клоун Муха) — из поколения молодых артистов. Её бурный, яркий темперамент на фоне неспешности умудрённой жизнью Яны Агеенко искрился эмоциями, когда мы начали говорить о проекте «Доктор Клоун». Ирина, кроме артистической деятельности и посещения больных деток, выполняет обязанности художественного руководителя в столичном учреждении «Минскводоканал» — учит петь и играть в мини-постановках сантехников, контролёров, инженеров; все они творчески реализуются под её чутким руководством. Вот что она рассказала:

— В Беларуси профессионально работаем в больницах не только мы. В Гомеле есть организация под названием «Счастливый нос». Я посещаю три больницы; дети — разные. И всё, что с ними происходит, оставляет особый отпечаток. Первые годы я выходила из больницы и говорила себе: «Ну вот, посмотри, какая беда людей окружает, а ты недовольна своей жизнью!» Потом решила, что не слишком хорошо так себя «взбадривать»… На данный момент я понимаю: эта работа делает меня счастливой.

— От того, что дарите детям радость?

— Да и от этого. Но нам, клоунам, надо чётко понимать, что и прописано в правилах фонда «Теодора»: мы — не врачи. Мы не лечим, а просто помогаем ребёнку в трудной ситуации почувствовать себя немного лучше, и маму его хоть чуть-чуть отвлекаем от беды.

— А это много или мало?

— Думаю, пока не попадёшь в беду и сам её не прочувствуешь, однозначно не ответишь. Мне кажется, клоун не должен знать правильный ответ. Ведь только скажет: этого мало — потеряет веру в свою работу. А скажет: этого достаточно — закончил работу как клоун. Здесь надо балансировать. Во всяком случае, мой клоун такой — он всегда сомневается. Но, уходя, по внутреннему ощущению чувствует, когда доза веселья была хороша.

Никакой клоун не сможет оценить и понять, в каком страхе и психологическом напряжении живут мамы, дети которых никогда не станут здоровыми. И я всегда ругаю родителей, говорящих: «Скажи клоуну спасибо!» Спасибо уже сказано тем, что, продравшись через боль (а это могут быть адские болевые ощущения), на тебя обратили внимание. И при этом дети могут даже ни разу не улыбнуться…

Ты должен понимать, что твоя задача и маленькая, и… важная. И надо сделать её филигранно, но не выходить за рамки. Клоун — не врач, не духовник, не супермен. Это просто ходячая таблетка. Хотя для меня всё же, что такое клоун, — загадка.



— Но ведь есть же ощущение, будто вы дарите людям нечто хорошее, доброе?

— Я не настраиваю себя так. Я делаю то, что умею делать. Почему оказалась в этой профессии? Я, противница высокопарности, отвечу: наверное, потому, что так надо. Для меня это как некий закон жизни; женщины ведь рожают детей не из-за личного удовольствия, а так велено природой, законом жизни, Богом. Я стараюсь с достоинством решать поставленную передо мной задачу и просто живу с этим.

Актриса Диана Иванова (клоун Клёпа). Когда смотришь на неё, создаётся ощущение какой-то хрустальной хрупкости. Большие выразительные глаза и открытая улыбка… Её искренний, эмоциональный монолог, произнесённый в тишине гримёрки, не хотелось прерывать, потому что всё, пережитое в больничных палатах, лилось потоком искренних и трогательных слов:

— Почему я захотела заниматься этим делом? Много лет после окончания театрального института работала в театре, куда приходят здоровые дети. Я вижу, как они радуются, аплодируют, хохочут. А больные детки не могут прийти. Но мне очень хочется, чтобы они тоже смеялись и радовались! Я хулиганю и веселю присутствующих. Хожу с маленьким пистолетиком и пытаюсь всех строить, что тоже вызывает добрую улыбку.

Я не могу сказать, что мир несправедлив, хотя не понимаю, почему происходят многие вещи. Но я вношу свою посильную лепту добра. Порой очень больно. В Боровлянах есть часовенка — там сестра милосердия Вера Плющева. К ней можно прийти и ничего не говорить — она по глазам всё видит. Возьму её за руку, молча постою, помолюсь — и вроде полегчает.



Однажды был у меня случай, когда четырёхлетняя девочка спросила: «Клёпа, а почему я заболела? Почему меня Боженька не любит? Я что-то плохое сделала, да? Но я же не знала, что это плохо! Я же — маленькая…» Я сказала: «На этот вопрос я ответить не могу. Но знаю одну вещь точно, на сто процентов: я тебя очень люблю, ты мне очень нужна, и я очень горжусь, что у меня есть такой маленький друг! Ты — умница и хорошо рисуешь!»

Я для себя решила: моя задача, моя клоунская работа — быть пультом переключения каналов, с грустного на весёлый. Пусть ненадолго, но они поулыбаются, похохочут, отвлекутся. И родители — тоже: ведь в онкологии сидят с детками годами, месяцами, никуда не выходя. Мамы у меня — «большие девочки». А дети — «кукусики»; называю их так, чтобы не попасть впросак, потому что порой непонятно, кто перед тобой — мальчик или девочка; они ведь лысенькие все. «Здравствуй большая девочка; ты сегодня хорошо себя вела?» А у ребёнка спрашиваю: «Вот эта большая девочка себя хорошо вела? Кушала? Ты за ней приглядывай. А то придёт Клёпа — в угол поставит».

Производят впечатление и мыльные пузыри. С ребёнком играю так: «Ну-ка, сколько у тебя доченьков, сыночков будет». Он дует, и я говорю: «Всё понятно, теперь я за нашу страну спокойна». А потом маме: «Большая девочка, дунь-ка в трубочку, сколько внуков ты готова воспитать? Вдруг ты жмотяра… Вся надежда на твоего мужа, который будет работать на фабрике памперсов, а то знаешь, какие они дорогие!»
Говорю всякую ерунду, которая заставляет переключаться и думать о будущем. Ведь в нашей онкологической больнице в Боровлянах, если вовремя диагностируют рак, семьдесят процентов деток выздоравливают.

А хоспис — это беда… Есть вещи, которые можно исправить. И, к сожалению, есть вещи, которые исправить нельзя. Последний мой визит туда был тяжёленький. Там как раз были представители из Германии, люди, которые оказывают посильную помощь. Я оделась, загримировалась, и мне говорят: «Клёпа, ты вон туда не заходи, там совсем…» — «Нет, я обязательно зайду!» Захожу и вижу ребёночка, он до этого в Боровлянах был. Уже весь в трубочках, глазки не фокусируются, головку повернуть не может. В общем, «уходящий»… Я начинаю с ним разговаривать, и он узнаёт меня по голосу. У него вдруг фокусируются глазки, он поворачивает головку, смотрит на меня, и не весь ротик, а только часть губки улыбается. Он мне улыбался! Когда я оттуда вышла, все немцы плакали…

Это был период, когда подскочил курс доллара, и люди бегали, покупали электротовары… Боже мой, это такая чушь! Такая е-рун-да! Это ничего не стоит. Даже не стоит на эти мелочи тратить свои нервы, свою жизнь. А вот улыбка этого маленького мальчика, который «уходит», стоит всех денег мира…