Мы сидим в небольшой, но уютной кухне обычной «хрущёвки», пьём крепкий кофе. Напротив меня — Галина Терентьевна Сытенко, рядышком — сестра милосердия Ирина, уже почти год ухаживающая за пожилой женщиной. Я с восхищением наблюдаю за ними и слушаю историю, которую рассказывает Галина Терентьевна:
 
— Родом я из Ростова-на-Дону. Папа у меня военный юрист, в 1945 году его перевели в Киев вести процессы по делам фашистским преступникам. Филиалами Нюрнбергского трибунала были процессы в СССР. Он как председатель трибунала судил бандеровцев. Около тридцати лет наша семья прожила в Украине…
 
Как я попала в Беларусь? У московского Всесоюзного научно-исследовательского института технической эстетики было девять филиалов по всему Союзу, в том числе в Киеве и Минске. Меня пригласили в белорусский филиал. Чем он меня соблазнил? Помог поменять коммунальную квартиру в Киеве на хорошую однокомнатную в центре города, предложил престижную должность и неплохую зарплату. Я — сына в охапку и приехала в Беларусь. Живя в Минске, защитила диссертацию по дизайну и технической эстетике.
 
Сын Виктор по окончании математической школы участвовал в олимпиаде, которую проводил известный Московский физико-технический институт. Стал победителем и получил приглашение сдать экзамены в тот самый институт. Он, шестнадцатилетний мальчишка, поехал в Москву и поступил! Так он стал москвичом.
 
Приходит мне письмо: «Мама, я хочу креститься, как ты на это смотришь?» — «Знаешь, сынок, это настолько интимное дело, что я вмешиваться не могу, потому что бог тебя призывает». Тут же он мне ответил: «Мама, Бог пишется с большой буквы!» В 18-ть лет Виктор крестился.
 
В студенческие годы у него уже была семья, родилась доченька. Несмотря на стипендию, родительские деньги, сын пошёл работать в Центральный научно-исследовательский институт туберкулёза, где налаживал первый компьютер — ЭВМ. Как математик-программист разработал программу для ЭВМ по диагностике и лечению туберкулёза у детей. Эту же тему он выбрал и для написания дипломной работы. Прекрасно защитился, получил замечательное распределение на так называемый «почтовый ящик». В советское время оборонные и засекреченные предприятия не имели имен, а шифровались как «почтовый ящик номер такой-то». Но Виктор принял решение от распределения отказаться. Он мне так и сказал: «Мама, я на войну работать не буду!» Что он говорил генерал-майору, не знаю, но тот его отпустил. Спрашиваю: «А что же ты будешь делать?» — «Я буду работать в церкви».
 
Кстати, о «почтовых ящиках». В Киеве я проработала семь лет на заводе «Арсенал», который выпускал фотоаппараты «Киев». Трудилась там шлифовщиком оптики, после пригласили в многотиражную газету, где я вступила в Союз журналистов. Фотоаппараты — изделия народного потребления, а в действительности на заводе ещё выпускали боеголовки к ракетам. Доходило до того, что нам запрещали в газете писать: «Директор завода такой-то…» А прикрывались просто «инженером Ивановым». Нельзя было давать фотографии работников в белых халатах. В общем, завод «Арсенал» нигде не фигурировал, а именовался просто «почтовым ящиком № 245».
 
И вот начались скитания сына по пяти областям, вплоть до самых глухих деревенских храмов. Только он устроится где певцом, где чтецом, где псаломщиком, моментально докладывают чекисту — находились люди. А тогда в каждом районе работал чекист, который официально назывался уполномоченным по делам Русской Православной Церкви. Он вызывал батюшку и говорил: «Решайте: либо этот юноша остаётся, но мы вас увольняем, либо вы увольняете его». В то время молодых людей к храму вообще не подпускали. На Пасху собирались дружинники и делали кольцо вокруг церкви. Доходило даже, простите, до мордобоя. А тут служить пришёл молодой человек!
 

 
В итоге Виктор устроился в храм под Обнинском к батюшке Валентину Дронову; сейчас он очень известен в Москве. Отец Валентин решил поехать к старцу Иоанну Крестьянкину и взял с собой моего сына. Как он мне в письме рассказывал: «Мама, я удостоился беседы с отцом Иоанном Крестьянкиным». Отец Иоанн ему так и сказал: «Иди в монастырь». И мой Виктор ушёл в монастырь. Сейчас он игумен Макарий в Свято-Даниловом монастыре. Первое его послушание — торговать церковными книгами, иконами в лавке. Помню, зашла в тот церковный магазинчик; а народу много, надвигался волной, а мой сын, высокий, широкоплечий: «Православные, назад!» Тогда только-только стали разрешать ходить в храмы; это был конец 1980-х, потепление шло перед празднованием 1000-летия Крещения Руси.
 
Я же крестилась, когда заболела. У меня начались сильные боли в желудке и в голове. В больнице я или кричала, или стонала, со мной никто лежать в палате не хотел. И тут вижу сон: огромный серебряный православный крест, увитый виноградной лозой. Этот крест меня перекрестил. И мужской голос сказал, что если я крещусь, то буду спасена. Я тогда не понимала христианского значения слова «спасение», думала, мои боли прекратятся. Я дала себе слово креститься немедленно. Хотя тогда вообще не знала, как выглядит крест, в православной вере я была безграмотной. Спустя годы, редактируя книгу одного белорусского православного автора про крест, увидела фотографию точно такого же, который мне снился. После тяжелейшей операции — а мне удалили две трети желудка, селезёнку — сразу дали инвалидность 2-й группы, я покрестилась.
 
На работу пошла устраиваться к Митрополиту Филарету, рассказала ему всё как на духу: и про опыт работы, и про инвалидность, и про то, что коммунистка. Тогда ведь это был привычный жизненный путь: октябрёнок, пионер, комсомолец и, наконец, коммунист! Для меня альтернативы не существовало, мои родители — коммунисты, порождённые советской системой. А владыка мне сказал: «Если вы хотите трудиться здесь, то членство в партии и работа в церкви несовместимы». Я отправилась к отцу Иоанну Крестьянкину, который мне написал: «Если вы захотите быть свободной, то постарайтесь это сделать без шума». И ещё: «У Бога нет партийных и беспартийных, а есть верующие и неверующие». Я пишу заявление о выходе из партии, прихожу к секретарю парторганизации, а он мне: «Не-е-е-т, вы не будете выходить из партии. Мы вас будем исключать!» — и крутит пальцем перед моим носом. А что значит исключить человека из партии — пятно на всю оставшуюся жизнь! Резко меня кладут в больницу, я пишу заявление: в связи с тем, что я госпитализирована, прошу рассмотреть мой выход из партии в моё отсутствие. Вот так меня исключили, как говорится, без шума и пыли, и нервы никто не трепал. Так Господь устроил!
 
Советские законы Митрополит Филарет знает, поэтому спрашивает: «Какая у вас трудовая рекомендация?» — «Без права работы по инвалидности». Каждый год нужно было переосвидетельствоваться, как будто у меня вырастет новый желудок! На третий год моей инвалидности прохожу медкомиссию, врач смотрит на меня с сочувствием: «Как же вы живёте на эту мизерную пенсию?» Я возьми и брякни ему честно: «Я подрабатываю» — «Пойду вам навстречу». И пишет: «Рекомендован надомный труд по специальности». С этой рекомендацией я снова пришла к владыке, он вначале заключил со мной договор, а после взял в штат редактором журнала «Минские епархиальные ведомости» (по первому образованию я филолог).
 

 
В 2006-м году мне поставили искусственный протез тазобедренного сустава, потому что был сильнейший артроз, а это очень болезненно. Меня оперировали в подмосковных Мытищах. Почти десять лет я благополучно проходила с протезом, а потом с ним что-то случилось, вернулись боли. Я давай ездить по консультациям, была в Республиканском центре ортопедии и травматологии, где и посоветовали снова оперироваться, потому что стёрлась прокладка. На компьютерной томографии было видно, что верхняя часть протеза и вовсе сломалась, образовались кисты. Доктор мне сказал: «Вас ожидает длительная и кровопролитная операция». Сделали мне спинальную анестезию, вся нижняя часть тела онемела, я её не чувствовала, зато всё слышала: как пилили протез, как чистили, зашивали. По милости Божией операцию перенесла хорошо.
 
После выписки оказалась совершенно беспомощная — никого не могла найти для поддержки. Я звонила во все колокола! Вначале за мной смотрела духовное чадо моего сына Нина Анатольевна, но для меня она просто Ниночка. Из прихода в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» ко мне приходили волонтёры; я стала их первой подопечной. Господь посылает добрых, отзывчивых людей. У меня оказались телефоны матушек Свято-Елисаветинского монастыря. А в своё время я сотрудничала с монастырём — была редактором и корректором. Так я вышла на монастырскую патронажную службу. Оттуда в больнице меня навещали девчата, старательно ухаживали за мной. После выписки начала приходить Ирина. Она перед любым делом обязательно молится. Тогда я почти не вставала, только — в туалет и дверь открыть. Ирочка обрабатывала, залечивала мою рану, бинтовала ноги. А ещё постоянно готовила, кстати, очень вкусно.
 
А как она сидела со мной, когда давление подскочило — ничем не могли сбить! Мы просто забыли про молитву. Всё делали от испуга и растерянности, только не молились. А вот когда помолились, выпили святой воды — мне стало легче, давление нормализовалось! Читаем Евангелие по очереди, Апостол, канон о болящем. Этим мы тоже лечимся. Разве я могу не считать Иру родным человеком?
 
Я бесконечно всем благодарна. Слава Богу за всё!