Какая-то лёгкая Страстная, – подумала я по дороге в монастырский магазинчик за куличом. – Никаких тебе особых подвигов, дома всё тихо, на работе тоже без авралов, и слава Богу! Странно как-то даже, особенно памятуя Страстную в прошлом году».

Бегу за куличом, с лёгкой тоской вспоминая декретные времена, когда в Чистый четверг встала в пять утра, месила тесто, повторяя «Богородице Дево, радуйся…», потом бежала на службу, потом подошедшие куличи отправляла в духовку и отмывала окна, полы, детей. Теперь работаю полную пятидневку и… окна помою потом, когда-нибудь. А куличи в монастыре явно не хуже меня пекут. Солнце яркое-яркое проснулось, хотя ещё так пронзительно-холодно. И вдруг, совершенно осязаемо, реально становится так, как пелось в песне, и сама собой меняется на заглавную буква «Т»:
Вот и всё. Стал понятен пронзительный холод под ярким солнцем. Прекрасная, богатая Земля, какой пустой ты стала вот так, вдруг. И я ощущаю острейшую потребность как-то прожить несколько часов – до завтрашнего вечера, до службы. 

Вечером дома закручивает водоворот предпраздничных дел, которые за меня никто не сделает, и выталкивает в ураганчик детских капризов… Слава Богу за то, что всё это у меня есть, и… так заметно терние моих прегрешений... Если честно – закипаю, вот-вот сорвусь и начну орать на всех подряд, оправдывая себя усталостью, Страстной пятницей... Муж осторожно просит меня угомониться и отдохнуть, а я вспоминаю, что обычно в таком загнанном состоянии – молюсь.

Так, стоп! Молиться прямо сейчас – Кому?! Господу, Который в эти самые часы в страшных муках умирает на кресте ради спасения меня, грешной, в том числе? Матери Божией, Которая рыдает о своём сыне? Вот оно, секундное, одномоментное ощущение богооставленности. Вряд ли, конечно, даже умирая, Бог оставил бы меня, ведь сказал же Он умирающему рядом с Ним на кресте разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в Раю». Но мои домыслы склоняют меня к сомнениям, смею ли я в такие моменты тревожить Их своими прошениями… и рассказываю об этом мужу. Он терпелив и понимающе кивает мне, призывает держаться и не унывать. А может быть, вся эта взбудораженность – защитная реакция перед пустотой, в которую тотчас же погружается мой рассудок, стоит мне остановиться на мгновение? Совсем чуть-чуть осталось, и – Пасха.
Но впереди ещё раннее субботнее утро, погребение. Промежуточная станция, отчаянная скорбь, которая хороша (если, конечно, можно так выразиться) только тем, что прекращает собой эту невыносимую пустоту, звенящую в словах «Элои! Элои! Ламма савахфани?»

И я иду разделить эту скорбь хотя бы одной молекулой себя, если ещё осталась какая не до конца очерствевшая. В пять утра, провожаемая нежным, сочувствующим взором мужа. Бегу, бегу к Тебе, Боже, к Матери Твоей, воздохнуть о Тебе рядом с Ней и осмелиться, попытаться прожить всё сердцем – в гомеопатической дозе, по силе своей, точнее – по немощи. Очень хочу стать живее, честнее, Матерь Божия, ты ми помози. 

Прихожу и стою рядом ногами, но душою – вне, и это всё, что я Тебе могу предложить сегодня в благодарность за Твою жертву. Силой возвращаю к Тебе мои мысли, стыдя и укоряя себя, но всё равно они убегают, направляются к подготовке праздничного стола, встрече гостей, организации посещения всенощной детьми… Ладно-ладно, говорю себе, не ври. Тебе бы сфилонить, а причину найдёшь.

«Но-о-оги боля-я-ят!» – ноет помысл. И действительно, болят ноги, зверски. «Пошёл вон!» – говорю ему и стою дальше… 

«Господи, к Тебе сердце моё прилепи! Сохрани, удержи рядом с Собой». 

Несколько раз так было. Но по истечении двух с половиной часов всё-таки тихо ухожу – в очередь за мясом: уже приехала фермерская машина, привезла свинину… надо же гостей встретить, угостить чем-то. 

Ухожу, а самой тошно, потому что гнилость моего поступка смердит… Я просто не справляюсь с происходящим. Я
немощна, Господи, мне проще спрятать глаза, отвернуться, пойти жить, как раньше, как все. Мне проще убежать за мясом, которого не покупала с фермерской машины, которую нахваливают все соседи, да и вообще, свинину ненавижу… 

Там очередь. И вдруг – колокола. Плащаницу вынесли для погребения, я совсем чуть-чуть не дождалась… Не утомительна для меня служба; я просто не вынесу этого – стоять рядом и кровоточить душой. Потому иду покупать свинину, это кажется более простым. Кстати, и более простым, чем находиться дома с семьёй несколько часов до пасхальной всенощной.

Это иной срез жизни… Не стану описывать подробностей, но я тысячу раз пожалела о своём уходе со службы. Преимущество нахождения там, пусть и с болью – в душе и в ногах, настолько наглядно и очевидно, что муж, слушая мои откровения, говорил, как ему даже слушать страшно было об этой очереди.

Килограмм свинины я всё-таки домой принесла. А с нею – и тоску о своём «побеге» с погребения. Впереди – всенощная, впереди – счастье подойти к Чаше всей семьёй, впереди – Светлая седмица, проведённая совсем не так, как планировалось, но всё это ещё впереди. А сейчас – осознание и принятие немощи, неправды, непотребства. И ведь такую, Господи, Ты меня любишь. А я могу стучаться сердцем в двери Царствия Твоего: «Но яко разбойник, исповедаю Тя, Христе: помяни мя во Царствии Твоем». 

И тут же пугается, вздрагивает сердце, устроенное по-адски: как уцелеть? Бог-то двери откроет; а жить там как?
Слава Богу, есть пока время потренироваться.