Поезд продвигался по бесконечной степи, постукивая колёсами на стыках рельсов. В вагонах жарко и пыльно, особенно в плацкартных. У нас в купейном, правда, не так пыльно, но жара такая же.
 
Народ уже выспался и томился в ожидании вечерней прохлады. Я прошлась по коридору. В раскрытых дверях соседних купе виднелись люди, лежащие на своих полках. Кто с книжкой, кто с журналом. Некоторые жевали за столиками. Другие стояли в коридоре, возле раскрытых окон.
 
Ехать нам оставалось около суток. Не то, что я не могу читать в пути, нет. Могу, конечно. Только с недавних пор не могу читать что попало, вот в чём суть. Хорошее же чтиво — замечательную книжку, которую брала с собой,  проглотила залпом в первые три часа пути. Ещё часок мне понадобился на то, чтобы подумать о том, что прочла.
 
И вот, расставив мысленно все точки над «i» (в том, что касалось содержания книжки, конечно), я поднялась со своей полки и упёрлась глазами в сидящую напротив соседку по купе.
 
В начале пути мы познакомились, так сказать, формально. У неё было довольно редкое имя, которое ей очень шло, и поэтому хорошо запоминалось. Звали её — Аделаида Петровна.
 
— Жарко, однако! — сказала я, чтобы что-нибудь сказать.
 
— Да, жарко, — отозвалась Аделаида Петровна. — Мне всегда в дороге не везёт.
 
— Почему же «не везёт»? — я улыбнулась «великому и могучему» русскому языку. — Поезд себе везёт, а мы себе сидим.
 
— Я на другой поезд билет взять хотела, который ночью идёт. Так билеты закончились, перед самым носом. Всегда так у меня. То, чего хочу, никогда не получается. Я невезучая, я вообще невезучая....
 
 Она скорбно поджала тонкие губы и устремилась взглядом в окно.
 

 
— Я тоже хотела на тот поезд. Но и на этом — тоже ничего. И у нашего поезда есть преимущество — он приходит утром. А тот — поздно вечером. В общем, раз мы едем, то всё не так уж и плохо! — подытожила я.
 
— Вы — оптимистка, — промолвила Аделаида Петровна тоном как бы осуждающим.
 
— Да, стараюсь.
 
— Старайся, не старайся....
 
 Мы помолчали.
 
Аделаида Петровна — моих лет, может, чуть моложе. А может, и постарше. Из-за выражения скорби и обиды, застывшего у неё на лице, определить возраст трудновато. Невысокая, худенькая. И только, как бы отдельно от всего остального туловища, небольшой животик.
 
А вот глаза… Усталые, какие-то мутноватые, что ли. Окружены сверху крупными, как бы набрякшими, верхними веками, а снизу — двойным рядом синеватых «подглазных» мешков. Нос грустно опускался книзу, и, как его продолжение, вниз шли глубокие носогубные складки.
 
При этом и губы поджаты, но не постоянно. Степень их поджатости соответствовала содержанию разговора — то сильнее, то слабее. Улыбки же практически не появлялось. По крайней мере, во время нашего разговора — ни разу.
 
— У Вас, наверное, случилось что-то? — поинтересовалась я
 
— Случилось, конечно! — вздохнула Аделаида Петровна. — Свадьба случилась! Еду домой, со свадьбы сына.
 
— Так это же прекрасно!
 
— Прекрасно! Как бы не так! Разве у него с этой лахудрой может что-нибудь путное получиться?
 
— А сыну-то сколько лет?
 
— Двадцать шесть.
 
— Ну, не восемнадцать же! В такие годы уже сознательно выбирают. Он у Вас чем занимается? Работает или учится?
 
— Уже выучился. Вместе с ней учился!
 
— Так прекрасно! Не с улицы кого-то взял!
 
— А, всё равно не получится ничего! — она безнадёжно махнула рукой, и губы её превратились в линию.
 
Мы снова помолчали. Жара начала спадать, солнце клонилось к закату и пронизывало купе насквозь. Его косые лучи были видимы, как бы ощутимы — от висевшей в воздухе пыли. «Красиво, — подумала я, — Боже, как красиво».
 
А вслух спросила:
 
— Может, Вы всё-таки преувеличиваете трагизм положения?
 
— Может быть, — грустно ответила она, — может быть.... Только у меня — всю жизнь так! Я прожила так — всю жизнь!
 
— Как?
 
— А вот так: всю жизнь я знала, что ничего у меня не получится. В смысле — ничего путного.
 
— Расскажите, — вылетело у меня.
 
Сказать-то я это сказала... Сейчас как начнёт… Ну ничего, послушаю. Ехать-то долго ещё.
 

 
— Вы действительно хотите услышать про мою жизнь? — Аделаида Петровна как будто услыхала мои мысли.
 
— Да.
 
— Ну, тогда ... — она помолчала — Не знаю, с чего начать... С бабушки, пожалуй. С маминой мамы. Она такая большая, такая внушительная была женщина. У мамы моей имелось четыре сестры, она — самая младшая. Всегда около бабушки родственников крутилось много — тёток, братьев. Маме всегда выделиться хотелось, как я это сейчас понимаю. И не получалось никак. А я — самая маленькая в семье... Я боялась эту бабушку, панически боялась. Просто натуральным страхом.
 
— Да, детские страхи велики...
 
— А мама моя всё заставляла меня: подойди к бабушке, поцелуй её, скажи бабушке спасибо... Ей хотелось, чтобы та полюбила меня. А бабушка... Нет, не любила меня! И мать меня ругала, ругала. То я с бабушкой неласковая, то я бабушку не люблю, то я от бабушки убегаю. Не такая я, в общем! Не такая, как надо! Как ей хочется!
 
— Вы страдали от этого?
 
— Конечно! И хотела бы полюбить бабушку, да не могла! А потом в школу пошла. Училась хорошо, даже отличницей была… несколько классов. Но опять всё пошло не так! То пишу не так, то неаккуратная, то нагрубила учительнице. Всё равно, хоть из кожи вон я лезла, а у кого-то и тетради чище, и поведение лучше. И всё ругали меня, ругали... Не то, не так....
 
— А родители кто были по специальности?
 
— Мама — бухгалтер. А папа — ушёл от нас, ушёл, да...
 
— Почему?
 
— А не выдержал, наверное. Мама у меня... как бы это сказать... всю жизнь страдала, мучилась... Тоже — всё не то, всё не так... Отец пить начал... Так и говорила мать мне: «Вся жизнь — одно страдание». Да...
 
— Разве нет хорошего в жизни?
 
— Может, и есть, да не у нас. У мамы... У неё и на работе всё было не так, и отца она не переносила, не позволяла мне видеться с ним. В институт мне поступить не дала, куда я хотела. Я хотела в медицинский, а она меня в экономический устроила, чтобы я бухгалтером стала, как и она. Чтобы я с больными не возилась, да...
 
— Вы стали экономистом?
 
— Да, конечно. Только вот... С института началось.... У меня тоже стало всё не так. Смотрю на сокурсников своих, а у меня — не так! Они на танцы бегают, а я не могу! Они парней находят, а я не могу! Все, кто со мной знакомится — всё не те! Всё не такие! У всех — парни как парни, а у меня... Ох, и наплакалась я в институте! Ох, и наплакалась...
 

 
Аделаида Петровна прикрыла глаза, и на её лице отразилась та, старая обида. Страшная обида! У подружки парень — хоть куда, а у тебя... Подружка выходит замуж, а ты...
 
— Потом вышла я всё-таки замуж, да развелась через два года. Не за того вышла! Тоже пил... Сына растила сама, и мать помогала. Недолго, правда. Умерла она от сердечного приступа. Рано умерла, Царство ей Небесное.
 
— Да, — промямлила я.
 
Сказать-то нечего.
 
 — Не только с замужеством так вышло. Просто пошло по жизни — что не задумаю, всё не получается. Или получается, но не так, а хуже в десять раз. Квартира маленькая... Всю жизнь работаю, а благодарности — никакой. На пенсию выпроводили — и забыли. А я всю жизнь...
 
— Да, все выходим...
 
 Аделаида Петровна не дала мне продолжить:
 
— И пожар был у меня, и соседи заливают... Как ремонт сделаю, так меня и зальют. Я и ремонт перестала делать, представляете? И деньги у меня воровали! Собрала на новый телевизор, и своровали! Потом — на шубу собрала.
 
— Опять своровали, что ли?
 
— Нет! Подсунули некачественную, вся по швам расползлась, один сезон выдержала только. А вы говорите — свадьба! Разведётся через год! Всё мать ему — не такая! — и она вдруг всхлипнула.
 
— Что? — спросила я
 
— Говорит: мама, ты тоску наводишь! Не улыбаешься, говорит! А чему улыбаться? У всех невесты как невесты! А эта! Худая, маленькая! Подумаешь, красный диплом!
 
Аделаида Петровна полезла в сумочку, достала платок. Вытерла глаза и безнадёжно опустила руки на колени.
 
— А самое ужасное...
 
— Что?
 
— А то, что он отца своего на свадьбу пригласил. То есть мужа моего бывшего. Представляете — нашёл его и пригласил!
 
— И как муж?
 
— А что ему? Приехал, подарки привёз...
 
— Спился?
 
— Нет, не спился... Бизнесмен, представляете? Успешный! Оказывается, они с сыном уже давно отношения поддерживают, а я не знала. Не говорил мне сын... Боялся расстроить, говорит. И этот ужас мне пришлось пережить! А вы говорите — радоваться!
 
Слёзы её высохли после этой фразы, и она в сердцах бросила платок в сторону подушки.
 
 — Представляете, сразу после свадьбы собрались за границу ехать, в турпоездку! На целых две недели! Я себе такого никогда позволить не могла! Даже в санаторий раз в жизни ездила! И то на танцы не ходила... не могла себе никаких романов позволить, чтоб сына воспитать! А он! В турпоездку! Денег-то сколько...
 
— А хотелось?
 
— Что?
 
— Хотелось, наверно, познакомиться с кем-нибудь? Вы ведь молодая, совсем молодая одна остались? Без мужа, я имею в виду.
 
— Честно?
 
— Если хотите....
 
— Я думала об этом... да.... Конечно, ради сына — это главное. Но... трусила я... всё равно бы — не вышло ничего....
 
Солнце висело над горизонтом уже совсем низко. Небо казалось сказочно красивым. Таким бывает закат на открытой местности, в слегка ветреную пору позднего лета. Все оттенки розового, сиреневого, голубого. Всё на просвет, через мелкие облачка. Чудо!
 
Аделаида Петровна тоже смотрела в окно, но мне казалось, что она смотрит не на закат, а в некие глубины своей души, полные чем-то таким, о чём и вспоминать не хотелось. Что она рассматривала там, в глубине своей привычной тоски?
 
Нет, уж лучше — закат…
 
Вечер быстро сменился ночью, как это бывает, когда подъезжаешь к югу. Мы попили чаю и улеглись на свои полки. Да...
 

   
Нет, не давала мне покоя Аделаида Петровна, не давала даже тогда, когда я приехала домой. И я начала писать этот рассказ.
 
Только на бумаге появилась пара строк, как некоторые размышления стали настойчиво овладевать мной и не давать покоя. Какие размышления? А вот какие.
 
Кому он нужен, этот рассказ? Нет, не смогу я его дописать! Тоже мне, писатель! А если даже смогу, разве напечатаю? Нет, не смогу! Кто его напечатает?
 
А если даже напечатают, то что? Что такое мой рассказ в море всей нашей литературы? Что такое мой рассказ, когда есть Толстой, Достоевский?
 
Я немного помучилась и остановила себя в тот момент, когда почувствовала, что губы мои поджимаются и превращаются в линию.
 
Ну, Аделаида Петровна, я и не предполагала, насколько заразна эта ваша болезнь! А ведь заразна, да ещё как!
 
Я закончила рассказ и положила его перед собой. Завтра же отнесу в редакцию, завтра же! А насчёт Достоевского... перечитать бы надо... как там у него... «Бедные люди»?
 
Да... да.... бедные люди...